«Ужасная судьба отца и сына…» Михаил Лермонтов

Ужасная судьба отца и сына
Жить розно и в разлуке умереть,
И жребий чуждого изгнанника иметь
На родине с названьем гражданина!
Но ты свершил свой подвиг, мой отец,
Постигнут ты желанною кончиной;
Дай бог, чтобы, как твой, спокоен был конец
Того, кто был всех мук твоих причиной!
Но ты простишь мне! Я ль виновен в том,
Что люди угасить в душе моей хотели
Огонь божественный, от самой колыбели
Горевший в ней, оправданный творцом?
Однако ж тщетны были их желанья:
Мы не нашли вражды один в другом,
Хоть оба стали жертвою страданья!
Не мне судить, виновен ты иль нет;
Ты светом осужден. Но что такое свет?
Толпа людей, то злых, то благосклонных,
Собрание похвал незаслуженных
И стольких же насмешливых клевет.
Далеко от него, дух ада или рая,
Ты о земле забыл, как был забыт землей;
Ты счастливей меня, перед тобой
Как море жизни — вечность роковая
Неизмеримою открылась глубиной.
Ужели вовсе ты не сожалеешь ныне
О днях, потерянных в тревоге и слезах?
О сумрачных, но вместе милых днях,
Когда в душе искал ты, как в пустыне,
Остатки прежних чувств и прежние мечты?
Ужель теперь совсем меня не любишь ты?
О, если так, то небо не сравняю
Я с этою землей, где жизнь влачу мою;
Пускай на ней блаженства я не знаю,
По крайней мере, я люблю!

Анализ стихотворения Лермонтова «Ужасная судьба отца и сына…»

В 1831 году из-под пера Лермонтова вышла элегия «Ужасная судьба отца и сына…». Напечатана она была гораздо позже – в 1872 году ее впервые опубликовал историко-литературный журнал «Русский архив». Стихотворение посвящено трагическому событию в жизни поэта – смерти отца, Юрия Петровича. В произведении нашли отражение особенности отношений Лермонтова с ним. Дело в том, что мать Михаила Юрьевича скончалась рано – ей шел двадцать второй год. За воспитание будущего стихотворца взялась бабушка – Елизавета Алексеевна Арсеньева. Отца к мальчику она практически не допускала. О конфликтах между взрослыми Лермонтов в своих ранних художественных произведениях писал не раз. В частности, про их раздоры говорится в пьесе «Menschen und Leidenschaften».

В стихотворении обнаруживается связь не только со смертью Юрия Петровича, но и с оставленным им в январе 1831 года завещанием. В нем он предстает совсем не таким, как в воспоминаниях современников, – любящим супругом, заботливым отцом, против воли разлученным с сыном. Через элегию Лермонтов выражает сильнейшую скорбь, вызванную потерей папы. Кроме того, поэт сожалеет о годах, проведенных вдали от Юрия Петровича. Интересно, что именно отец был одним из первых людей, по достоинству оценивших писательский талант Михаила Юрьевича, усмотревших в нем потенциального гения.

Во второй части стихотворения «Ужасная судьба отца и сына…» появляются рассуждения о толпе и герое, ей противопоставленном, что характерно для романтической традиции в мировой литературе. Здесь обозначается родство Лермонтова с папой не только по крови, но и по духу: «Ты светом осужден. Но что такое свет?». По мнению Михаила Юрьевича, они с отцом стали «жертвою страданий», им пришлось терпеть нападки людей, «то злых, то благосклонных». Среди рассуждений о жестокости толпы находится место и для биографических мотивов. Лирический герой желает вновь испытать отцовскую любовь, размышляет о собственном одиночестве.

Темы, встречающиеся в элегии «Ужасная судьба отца и сына…» проявятся в стихотворении «Эпитафия», датированном 1832 годом. В нем Лермонтов снова говорит о гонениях, страдании, крепкой духовной связи папы и ребенка. Несмотря на то, что с момента кончины Юрия Петровича прошло достаточное количество времени, поэт не меняет мнение, не дает других оценок. Он по-прежнему тоскует по нему, хочет когда-нибудь встретиться.

Как быстро бежит время, и сколько событий происходит за такой короткий промежуток, как один только месяц!

Вот февраль – казалось бы, только вчера начался, а уже наступил март. Затаив дыхание, не только мы, но и если не весь мир, то уж вся Европа точно, ждала, когда закончится переговоры «нормандской четверки». Вздохнули с облегчением, а тут новое слово, как выстрел: «Дебальцево».

И снова выстояли. И снова приходят новые испытания.

Но все же надо хотя бы на несколько часов остановиться, попробовать осмыслить, что из произошедшего недавно тронуло твою душу особенно сильно, заставило учащенней биться сердце, и вспомнить то, что произошло вот так же быстро, но много лет назад – но не забылось, нет!

Для меня февраль связан, прежде всего, с именем . Потому что никто из писателей не сказал таких проникновенных, таких завораживающих слов именно о феврале, как Борис Леонидович. В наступившем году вспоминали поэта в связи с круглой датой – 10 февраля исполнилось 125 лет со дня его рождения. Как обычно водится, по поводу юбилейной даты появился целый ряд публикаций, передач по радио и телевидению, даже специальных лекций – об одной из них скажу особо. Но, как и прежде, о религиозном содержании его творчества последних лет, в особенности романа «Доктор Живаго», если и было сказано, то как-то мимоходом, невнятно, вскользь.

Именно православная тема является главенствующей и в романе «Доктор Живаго», и в его поэзии последних лет

А между тем именно христианская, именно православная тема является главенствующей и в его романе, и в поэзии его последних лет. Даже не «тема» – это не то слово. Вся его жизнь, страдание, взлет творчества – вот что составило поэзию и прозу в конце земной жизни поэта, который душу свою отдал Богу и людям.

Скажите, это не так? Да вот же, он сам написал в стихотворении «Нобелевская премия»:

Я пропал, как зверь в загоне.
Где-то люди, воля, свет,
А за мною шум погони,
Мне наружу ходу нет.

Темный лес и берег пруда,
Ели сваленной бревно.
Путь отрезан отовсюду.
Будь что будет, все равно.

Что же сделал я за пакость,
Я убийца и злодей?
Я весь мир заставил плакать
Над красой земли моей.

Но и так, почти у гроба,
Верю я, придет пора –
Силу подлости и злобы
Одолеет дух добра.

Обратим внимание на строки: «Я весь мир заставил плакать/ Над красой земли моей». И на последнюю строфу стиха.

Почему же наши высоколобые ученые-литературоведы с таким прямо-таки сладострастием пишут о гонениях, травле поэта и забывают сказать о его стоянии, мужестве , с какими он перенес выпавшие на его долю испытания? И еще о главном – что дало ему силы выстоять и, в конечном счете, победить?

В самом деле, ну что ему стоило сказать: ладно, если вы считаете меня предателем, вот даже «румяный комсомольский вождь» назвал меня «свиньей под дубом», так я покидаю свою страну.

И уехать. Хоть в Париж, хоть в Рим. А потом в Стокгольм, за Нобелевской премией, как сделал Солженицын. Получить свой миллион, купить виллу где-нибудь на Женевском озере, или на Лазурном берегу, как другой Нобелевский лауреат, Иван Бунин. И писать, и ностальгировать, и смотреть на лазурь воды, на свои малиновые штиблеты и белые штаны, о которых мечтал небезызвестный герой.

Нет, он остается в своем деревянном доме в Переделкино, где каждое дерево в его саду родное; и за оградой, где начинается поле, лежит оно, тоже родное, знакомое до каждой травинки; где за полем стоит уже не одно столетие дивный храм Спаса Преображения Господня, который и есть его судьба, его опора.

Он знает с детства европейские языки, он учился в Германии, в Марбурге. Там его настигла первая любовь, которая кончилась, как и подобает в судьбе поэта, драмой, опалившей его сердце и давшей миру первые его пронзительные стихи, с тем напором страсти, с той силой, какую вы вряд ли сыщете у других поэтов.

Так что и в Европе он чувствовал бы себя свободно – языки-то знал, и обычаи знал, и европейским нравам обучен.

Но все это чужое, а ему нужно свое, выстраданное, русское, сокровенное. То, что лежит в сердце России, в его православной вере.

Вера поэта и его сыновья, трепетная любовь к Родине навеки привязали его к родной земле

Вот что привязало его навеки к родной земле.

Вера поэта.

И его сыновья, трепетная любовь к Родине.

Конечно, в годы, когда страну сотрясают революции, когда царит хаос в стране и душах, вера спрятана глубоко, живет неосознанно, но мучает, пробивается и в том стихотворении, строка из которого поставлена в заглавие этих заметок:

… Писать о феврале навзрыд
Пока грохочущая слякоть
Весною черною горит.

Пожалуйста: слякоть грохочущая, весна черная.

Вот что происходит и в стране, и в душе поэта.

Это написано в 1912 году, до Февральской революции. Но поэт родился в феврале, и ясно предчувствует, что произойдет именно в этом месяце.

Снег, февральская метель, вьюга будут преследовать его всю жизнь, до смерти.

Если ранний Пастернак сложен, поэтическая его речь перегружена ассонансами, аллитерациями, метафорами, прочими литературными красотами, то в конце пути он впадает, как сам же напишет, «в неслыханную простоту». И, прощаясь с миром, он скажет свое бессмертное, опять о феврале:

Мело, мело, по всей земле
Во все пределы
Свеча горела на столе
Свеча горела.

Это строки из «Зимней ночи», вошедшей в «Стихотворения из романа».

В студенческие годы я был буквально захлестнут, как девятым валом, поэзией Бориса Леонидовича. И Маяковский, и Есенин этим валом отодвинулись, Пушкин и Лермонтов, Некрасов казались слишком школьными, а вот Борис Пастернак открылся во всей своей новизне, поэтической силе. Сложность его языка казалось самой современной. Я читал и перечитывал, учил наизусть лирику поэта. Особенно впечатляющим казался цикл стихов «Разрыв». Я и сейчас помню наизусть все эти стихи до единого.

И вдруг, в 1958 году, разворачивается жестокая драма, связанная с романом «Доктор Живаго». Для разъяснений к нам в общежитие приходит любимый педагог по русской литературе. И говорит что-то невнятное, совсем не так, как на лекциях, мнется, еле-еле заканчивает свою воспитательную беседу. Это было в Уральском университете, где я учился на факультете журналистики. В Свердловске, ныне Екатеринбурге.

Удрученные, понимая, что творится суд неправедный, мы разошлись по своим комнатам. Жгуче захотелось прочитать роман. Ведь его громили не читая, лишь по тем отрывкам, которые цитировали газеты.

Прочесть роман удалось лишь года через два, в самиздате, подпольно. И многое открылось уже тогда – больше всего по его «Стихам из романа». Они тоже пронзили меня.

Но истинный смысл романа открылся мне позже – вот об этом и пишу.

Вначале этих заметок я упомянул о лекции очень образованного, очень начитанного ученого, который прочел лекцию о Пастернаке. Лекция эта потом была размещена и в Интернете, получила широкую огласку. Лектор отыскал зашифрованные иносказательные смыслы в именах героев: Лара – это сама Россия; персонаж романа по фамилии Комаровский, злой гений, который преследует возлюбленных – это хвостатый и рогатый; сам Юрий Андреевич – «вы сами понимаете, кто», заключил лектор, явно намекая на фамилию героя – Живаго.

Но этот намек ученого лектора стоит понимать исключительно как его незнание того, что знает каждый православный воцерковленный человек. Ибо автор романа имел в виду всем хорошо известный Псалом 90, которой народ наш называет «Живые помощи », где в первых же строках говорится: «Живый в помощи Вышнего в крове Бога Небесного водворится». То есть «живущий в помощи» (в сердце своем несущий Бога) «в крове» (в мире Господнем) «водворится» (будет достоин этого мира).

Псалом 90 зашивали в ладанки и носили на себе, веря, что эта святая молитва обережет и спасет человека от любых напастей и бед

, «Живые помощи», или, как еще в народе говорили, «помочи », зашивали в ладанки и носили на себе, веря, что эта святая молитва обережет и спасет человека от любых напастей и бед.

Значит, автор романа, живший прямо напротив храма Христа Спасителя, в квартире отца, известного художника Леонида Пастернака, и с детства ходивший в церковь, знал «Живые помощи» как «Отче наш» и имел в виду совсем не то, на что намекал ученый лектор, а «живаго», то есть «живого», «живущего в помощи Вышнего».

Я потому подробно останавливаюсь на этом моменте, что он является одним из ключей романа, который, увы, сознательно (или по незнанию православной церковной жизни) пропускают или превратно толкуют ученые литературоведы.

Юрий Живаго не потому победитель , что он якобы поставлен автором на место самого Бога, а потому, что он живет в Его помощи

Юрий Андреевич Живаго, главный герой романа, не потому победитель , что он якобы поставлен автором на место самого Бога, а потому, что он живет в Его помощи, Бог дает ему силы написать те стихи, которые завершают роман, являются его неотъемлемой частью, эпилогом, объясняющем внутреннюю, духовную жизнь героя.

Напомню то место в романе, за которое как раз и казнили Бориса Леонидовича те, кто читал и не читал роман. Но именно начало этого эпизода и цитировали в 1958 году, когда травили поэта.

Оказавшись в плену у красных партизан, по приказу Юрий Живаго залегает в цепь. Он вынужден стрелять – идет бой. Живаго стреляет в обгоревшее дерево, которое растет среди поля, по которому наступают белые. Эти белые – юноши, почти мальчишки. Юрию Андреевичу хорошо знакомы их лица потому, что он сам был вот таким же, как они, нарочито храбро, в полный рост, идущие в атаку по открытому полю на врага. Им бы наступать перебежками, прячась в ямках и за бугорками, за этим обгоревшим деревом, но они идут, выпрямившись в полный рост.

И пули партизан выкашивают наступающих.

Рядом с доктором убит телефонист. Стреляя по дереву из ружья телефониста, в перекрестье прицела ружья Юрия Андреевича попадает юноша, которого доктору особенно жаль, которому он симпатизирует во время боя.

Доктору кажется, что он убил юношу.

Бой окончен, белые отступили. Доктор осматривает и телефониста, и юношу.

И у обоих на груди обнаруживает ладанки, в которые зашит Псалом 90.

У красного телефониста он полуистлевший – видимо, мать, сберегшая эту молитву, взяла ее от своей матери, зашила сыну в ладанку и повесила на грудь.

А у юноши белогвардейца?

Процитирую этот фрагмент из романа: «Он расстегнул шинель убитого и широко раскинул её полы. На подкладке по каллиграфической прописи, старательно и любящею рукою, наверное, материнскою, было вышито: Сережа Ранцевич, – имя и фамилия убитого.

Сквозь пройму Сережиной рубашки вывалились вон и свесились на цепочке наружу крестик, медальон и еще какой-то плоский золотой футлярчик или тавлинка с поврежденной, как бы гвоздем вдавленной крышкой. Футлярчик был полураскрыт. Из него вывалилась сложенная бумажка. Доктор развернул её и глазам своим не поверил. Это был тот же девяностый псалом, но в печатном виде и во всей своей славянской подлинности».

Из письма Пастернака Хрущеву: «Покинуть Родину для меня равносильно смерти. Я связан с Россией рождением, жизнью, работой»

Наш «знаток» сельского хозяйства, литературы и искусства Хрущев, в 1958 году, когда за роман «Доктор Живаго» Пастернаку присудили Нобелевскую премию, стучал кулаком по столу и казнил поэта как раз за эти страницы. Орал, что автор призывает не воевать с врагом, а стрелять мимо. Что он может покинуть страну, когда ему будет угодно. В ответ Пастернак в письме на имя Хрущева написал: «Покинуть Родину для меня равносильно смерти. Я связан с Россией рождением, жизнью, работой».

В прессе цитировалось лишь начало главы, по которой невозможно было понять смысл описанного. Тем более, что кончается она тем, что Сережу Ранцевича доктор и его помощник переодевают в одежду убитого телефониста, привозят в лазарет как своего, выхаживают и дают ему возможность бежать. Прощаясь, Сережа говорит, что, когда он переберется к своим, он снова будет воевать с красными.

На этом глава кончается. Но нам нетрудно понять, что дальше произойдет с Сережей – конечно, он будет убит.

Потому что братоубийственная война не спасает ни красных, ни белых. Потому что и те, и другие забыли Бога.

Ведь ладанка с Псалмом 90, спасшая Сережу от гибели, ничего не сказала его душе – он ничего не понял из произошедшего.

Где уж партийному лидеру, который обещал показать по телевизору «последнего попа», было понять богословскую суть романа, его героя, который принимает страдания на себя, прощается с любимой, отправляя ее в чужую страну, а сам остается на Родине, которая больна, которую надо лечить.

Да и сегодня, как видим, суть Псалма 90-го и то, для чего он приведен в романе, далеко не все понимают.

А ведь эта суть и сейчас очень современна, актуальна.

Доктор Живаго в романе погибает. Но дух его убить нельзя, потому что он не расстался с Богом, остался в помощи Вышнего.

А за окном зима, метель. Читаем те страницы, где Юрий Андреевич молод, полон сил. Он проезжает по тому переулку, где та, которая будет его судьбой, за стеклом окна, в комнате, где свеча горит на столе, где будет «судьбы скрещенье».

И видит он трепещущий огонек пламени сквозь замерзшее окно, оттаявшее там, где горит свеча.

И шепчет рождающиеся строки будущего судьбоносного стиха:

«Свеча горела на столе, свеча горела».

И думает, что следующие строки придут сами собой, без всякого принуждения. Но они не приходят в пору его юности, а придут, когда он познает и любовь, и жизнь «у бездны на краю». И покинет он мир именно в этой комнате.

И сказать последнее «прости» придет сюда именно Лара, которая и озарила любовью его жизнь.

Да, горит и не сгорает Любовь – вот почему Борис Леонидович хотел назвать своей роман «Свеча горела».

Вот почему это стихотворение завораживает всякого, кто его читает. Даже не понимая смысла, просто повторяя: «Свеча горела на столе, свеча горела».

Удивительно, но наши высоколобые критики как раз и били Бориса Леонидовича больше всего именно за это стихотворение, называя его декадентским, упадочническим.

«Мело, мело по всей земле, во все пределы» – именно по всей земле, во все ее края – от предела к пределу.

Юрий Андреевич пешком добирается до Москвы от Урала. Видит разоренную гражданской войной Россию. Замерзшие трупы в остановившихся поездах. Видит сожженные, пустые селения и деревни. Видит весь ужас, который принесла братоубийственная война.

Разве не это происходит сейчас на юго-востоке Украины?

Но вот герой романа в Москве. Кто теперь там хозяин? Дворник Маркел, который дает сыну бывшего хозяина маленькую комнатушку.

Но Живаго все принимает с удивительным спокойствием. Его опять спасает женщина – младшая дочь Маркела. Она как-то пытается наладить убогий быт доктора. Он и от нее уходит, чтобы систематизировать свои записи, стихи, понимая, что недалек смертный час. Его брат, которого он случайно встречает на улице Москвы, селит его в отдельную комнату – ту самую, в Камергерском, где свеча горела на столе. И здесь Живаго чувствует себя спокойно, нет в его душе сумятицы.

Как тут не вспомнить умирающего Пушкина, который сказал: «Хочу умереть как христианин».

Юрий Живаго не причащается перед смертью, не исповедуется. Время другое, и герой другой. Как и сам Пастернак.

Но духовно он сродни Пушкину.

Вот что тому подтверждение.

Приведу наставление святого Силуана Афонского, которое многое объяснит:

Преподобный Силуан Афонский: «Господь любит людей, но посылает скорби, чтобы люди познали немощь свою и смирились и за смирение свое приняли Святого Духа»

«Господь любит людей, но посылает скорби, чтобы люди познали немощь свою и смирились и за смирение свое приняли Святого Духа, а с Духом Святым – все хорошо».

Именно так и произошло и с Юрием Живаго, и с самим Борисом Леонидовичем. Только Живаго умирает от людской давки, едва выбравшись из трамвая на улицу, а сам поэт умирает в своем переделкинском доме.

Второе веское доказательство – «Стихи из романа», венчающие и главное произведение его жизни, и саму жизнь поэта.

Обратим внимание, что Переделкино, с которым связана судьба поэта, происходит от слова «передел».

Под соснами, на могиле поэта – надгробье. На стеле – такой знакомый и узнаваемый профиль. Но нет креста. Это постарались наши знатоки литературы и искусства, которым все известно, в том числе и про частную жизнь Бориса Леонидовича.

«Он в церковь не ходил!» – восклицают они.

Весь дух романа «Доктор Живаго» говорит о том, что это пишет человек, укоренившийся в России как ее сын, как православный, который не бросил Родину, даже когда его обливали грязью

​ Может быть. Но стихи, в особенности его стихи из романа, «Гефсиманский сад», «Рождественская звезда», «На Страстной», весь цикл Новозаветный, так его можно назвать, весь дух романа «Доктор Живаго» ясно говорят о том, что это пишет человек, укоренившийся в России как ее сын, как православный, который не бросил Родину, даже когда его обливали грязью и втаптывали в нее.

«Стихи из романа» открываются . Оно стало широко известно благодаря Владимиру Высоцкому, который в спектакле Юрия Любимова играл главного героя и начинал представление в Театре на Таганке, выходя на сцену с гитарой и исполняя эти стихи под музыку, им же сочиненную.

Смело, новаторски, талантливо.

Я видел этот спектакль. Вспоминал Высоцкого, вспоминал стихотворение. И строки последней строфы неожиданно приоткрылись для меня новым смыслом:

Но продуман распорядок действий,
И неотвратим конец пути.
Я один, все тонет в фарисействе.
Жизнь прожить – не поле перейти.

Стихотворение написано в 1946 году, но смысл его прямо соотносится с переживаниями перед гибелью поэта.

Да, «все тонет в фарисействе» – точно сказано о том, в каком ужасном море лжи и негодяйства оказался не только Гамлет, но и сам поэт. Но почему далее идет такая примелькавшаяся, забубенная пословица, которой заканчивается стихотворение? Разве не мог он придумать какую-нибудь яркую поэтическую строку?

Потому что из окна переделкинской дачи видно было поле, которое надо было перейти, чтобы придти к храму Спаса Преображения Господня.

И еще вспомним то поле из романа, по которому шли рассыпанной цепью юноши-белогвардейцы. И Сережу Ранцевича вспомним. И доктора Живаго, который и у красного, и у белого находит в ладанках Псалом 90.

Да, именно надо, просто необходимо перейти поле жизни, чтобы придти к Тому, Кто тебя спасет и даст жизнь вечную.

И если раньше из окна своей дачи Борис Леонидович смотрел и видел через поле древний храм Спаса Преображения Господня, то сегодня, через годы, мне представилось, что он смотрит на новый дивный Храм, олицетворяющий современную Россию.

И я вижу, как поэт осеняет себя крестом и входит под своды Храма, в котором живет Любовь, живет и «образ мира, в слове явленный, и творчество, и чудотворство», как сказано в его гениальном стихотворении «Август» о преображении души, жившей в «помощи Вышнего».

Пленительные образы! Едва ли
В истории какой-нибудь страны
Вы что-нибудь прекраснее встречали.
Их имена забыться не должны.
Н. Некрасов

Николая Алексеевича Некрасова называют певцом женской доли. Многие его произведения посвящены этой теме. Лучшим среди них, на мой взгляд, является поэма “Русские женщины”.

Высок и свят их подвиг незабвенный!
Как ангелы-хранители они
Являлися опорой неизменной
Изгнанникам в страдальческие дни.

Поэт восхищается подвигом жен декабристов, последовавших добровольно вслед за мужьями. Их было сто двадцать три, но Некрасов описал лишь двух первых, которым было едва ли не труднее всех: они “другим дороги проложили” - это Екатерина Трубецкая и Мария Волконская.
Поэма композиционно делится на две части. В первой поэт рассказывает о тяжелом пути княгини Трубецкой в Сибирь и ее героическом противостоянии иркутскому губернатору. Поэма начинается описанием поездки Трубецкой в Сибирь. В набегающих в дорожном одиночестве воспоминаниях, в полусне рисуется ей прошлое: блестящая светская жизнь, веселье балов, где она восхищает всех своей красотой; замужество, поездка за границу в Италию... Сон прерывается суровой страшной правдой - печальным кандальным звоном партии ссыльных. Суров контраст между воспоминаниями прошлого, полного неги и беззаботности, и суровой, нищей, “забытой Богом стороны”.

Исчезли радужные сны.
Пред нею ряд картин
Забытой Богом стороны:
Суровый господин
И жалкий труженик-мужик
С понурой головой...

Некрасов тонко и глубоко показывает, как эта картина страшного “царства нищих и рабов” помогает Трубецкой, исполненной “наивного ужаса”, понять, что та роскошная, праздная жизнь, которую она вела раньше, находится в полном отрыве от жизни ограбленного народа,- понять справедливость и благородную цель того дела, во имя которого боролись декабристы. Поэт наделяет своих героинь не только чертами мужества и благородной самоотверженности, но и показывает их горячее сочувствие народу. Все виденное и пережитое героиней подготавливает ее к встрече с иркутским губернатором. Трубецкая отвергает увещевания губернатора, пытающегося отговорить ее от поездки на каторгу:

У вас седая голова,
А вы еще дитя!
Вам наши кажутся права
Правами - не шутя.
Нет! ими я не дорожу,
Возьмите их скорей!
Где отреченье? Подпишу!
И живо - лошадей!..

На лживое обвинение в адрес мужа княгиня отвечает горячей отповедью, полной пафоса патриотизма и гражданской зрелости:

Не жалкая раба,
Я женщина, жена!
Пускай горька моя судьба -
Я буду ей верна!
О, если б он меня забыл
Для женщины иной,
В моей душе достало б сил
Не быть его рабой!
Но знаю: к Родине любовь -
Соперница моя,
И если б нужно было, вновь
Ему простила б я!..

Это волнующая драматическая сцена, в которой раскрывается героический характер русской женщины. Воспоминания, о Николае I вызывают у Трубецкой ненависть и презрение:

Будь проклят мрачный дом,
Где первую кадриль:
Я танцевала... Та рука
Досель мне руку жжет...

Некрасов показывает княгиню не высокодобродетельной и кроткой сердцем женщиной, а резко протестующей против существующих в высшем обществе лжи и лицемерия. Мужество, героизм и стойкость этой хрупкой женщины сломили старого вояку-губернатора, он восклицает:

Я вас в три дни туда домчу...

Закончив работу над первой частью поэмы, Некрасов приступил ко второй - “Княгиня Волконская”, пользуясь фактами из записок княгини. Поэт создает одновременно пленительный и героический, самоотверженный и благородный образ русской женщины. В начале поэмы он показывает Волконскую юной и прекрасной девушкой - “царицею бала”, увлекшей молодежь “голубым огнем” своих глаз. Он рассказывает о ее браке с Сергеем Волконским, которого она почти не знала, провела лишь первые недели совместной жизни. Сергей не решился посвятить свою юную жену в заговор, она стала догадываться о нем лишь в последний момент, когда при ней муж жег компрометирующие документы. Перенесенное несчастье показало внутреннюю силу характера Волконской. Узнав о трагической судьбе мужа, она не растерялась:

Пусть беда велика,
Не все потеряла я в мире.
Сибирь так ужасна, Сибирь далека.
Но люди живут и в Сибири?..

Встреча в каземате крепости с мужем окончательно укрепила ее и придала новые силы. Однако Некрасов показывает, что не одна любовь к мужу заставила принять Волконскую свое решение: муж стал для нее героем-патриотом, борцом за честь и свободу Отечества.

Я тихо шепнула: “Я все поняла.
Люблю тебя больше, чем прежде...”
“Что делать? И в каторге буду я жить
(Покуда мне жизнь не наскучит)”
“Ты жив, ты здоров, так о чем же тужить?
(Ведь каторга нас не разлучит?)
“Так вот ты какая!” - Сергей говорил...

Даже муж удивлен самоотверженностью молодой женщины. Выдержав нелегкую борьбу с семьей, Волконская пишет царю о своем решении последовать за мужем. В “элегантном” и лицемерном ответе Николая она прочла тяжесть своей будущей жизни, отсутствие надежды на возвращение. Несмотря на это, Волконская решается ехать. С большой душевной болью оставляет она сына, прощается с родными:

Не знаю, как мне удалось устоять.
Чего натерпелась я... Боже!..
Была из-под Киева вызвана мать,
И братья приехали тоже;
Отец “образумить” меня приказал.
Они убеждали, просили,
Но волю мою сам Господь подкреплял,
Их речи ее не сломили.

“Смелое терпение” проявляет Мария Волконская на всем протяжении своего трудного пути. Перед ней в дороге проходят жестокие и безобразные картины угнетения и нищеты народа. Она слышит и “горькие стоны” матерей и жен, провожающих рекрутов на бессрочную солдатскую службу, ругань на станциях, видит, как, “подняв кулаки над спиной ямщика, неистово мчится фельдъегерь” и как помещик со своей свитой травит зайца на крестьянских полях. Эти дорожные впечатления наполняют Волконскую еще большим негодованием против деспотической власти. Это уже не прежняя мечтательно-веселая, избалованная успехом светская девушка, а закаленная испытаниями, умудренная горестными событиями женщина-патриотка. При свидании с мужем она целует его цепи в знак признательности и благословляя этим подвиг и самоотверженность участников восстания.

Он много страдал, и умел он страдать!..
Невольно пред ним я склонила
Колени - и, прежде чем мужа обнять.
Оковы к губам приложила!..

Доходчиво, без затей, с пафосом и гордостью за Родину, имеющую таких сыновей и дочерей, повествует Некрасов об этом. Каждый, впервые обратившийся к поэме, испытывает те же чувства гордого восхищения, что и автор, создавший это произведение. Замечательное время, замечательные люди! Нам есть чем гордиться в своей истории, есть с кого брать пример высокой гражданственности.

Стихотворение «Память» - первое стихотворение самой «настоящей» книги Николая Гумилёва «Огненный столп». Это название «Огненный столп» заключает в себе множество смыслов; странствие, следование божьей воле, судьба, чудо, участие в создании «Небесного Иерусалима» (т.е. стремление к святости, преображению), кара для преступивших Божественный Закон и покровительство праведным (книга была написана в послереволюционные годы, когда было создано новое государство и начинались гонения на церковь), незыблемое основание, на котором нужно утвердится.

В композиционном отношении вступление - одно из самых ударных мест книги, и согласно замыслу автора, первым в этом сборнике стало стихотворение «Память». Оно было написано в 1919 году. Изначально поэт назвал его «Душа». Прочитав его, понимаешь, что название не случайно: обращаясь в глубины своего подсознания, поэт предполагает возможность своего существования в своем теле разных душ, которые сменяли одна другую (или различных ипостасей его души – не материальной ценности, во многом определяющей судьбу и весь жизненный путь поэта). Но при более внимательном прочтении читатель осознает, что душа у поэта одна, она проходит определенные этапы развития, соответствующие различным этапам творческого и жизненного пути автора. Поэтому еще более странной кажется смена Н.С.Гумилёвым названия стихотворения на «Память». Память, так же как и душа, является духовной ценностью. Но как они взаимосвязаны? Душа накапливает в памяти жизненные события и духовные переживания, а память бережет в своих кладовых всю эволюцию души поэта, и невозможно осознать, которая из этих ценностей для человека важнее. Если учесть название стихотворения, то можно понять, что поэт отдает предпочтение памяти. Благодаря приему олицетворения, память становится главной героиней стихотворения. Именно память ведет под уздцы «коня жизни» поэта, и рассказывает сагу о его прошлом.

Ты рассказываешь мне о тех, что раньше
В этом теле жили до меня.

Автор отрекается от своего прошлого. Сегодня его состояние – это единственная истина, только сейчас, в этот момент он настоящий. Три предыдущих этапа развития его души так далеки от его нового положения. По сути дела, это стихотворение – анализ всей прошлой жизни поэта. И автор, как и многие другие поэты, в своем стихотворении вспоминает о своем прошлом и не принимает наивности в юности и максимализма в молодости.

Его первый герой (начало духовного развития Гумилева) «некрасив и тонок, полюбивший только сумрак рощ». В этом «колдовском ребенке» сильны романтические мотивы, но его романтизм – мистический: эпитет «колдовской» подчеркивает необычность и таинственность образа. Сам ребенок вспоминается ему оторвавшимся от своих корней «опавшим листом», несмотря ни на что способным обратить слово в дело: «словом останавливавший дождь» (из воспоминаний матери Н. Гумилева, такой случай в действительности имел место) . Эта фантастическая способность роднит автора с колдунами и знахарями (людьми, умеющими общаться с природой и стихами). Заканчивая эту часть, Николай Степанович еще раз открещивается от себя - ребенка:

Память, память, ты не сыщешь знака,
Не уверишь мир, что то был я.

Именно такое начало творческого развития души поэта могло привести его ко второму этапу. Считая, что его исключительные способности должны быть вознаграждены по достоинству, второй Николенька - счел себя царем природы, жаждущим величия, славы, почестей и власти («Это он хотел стать богом и царем» - гипербола, высмеивающая тщеславие и эгоизм героя, а прием инверсии отделяет Гумилева – настоящего от Гумилева - прошлого), для которого жизнь – подруга, мир – коврик под ногами. Его уверенность рождается смелостью и отвагой. Ведь действительно зов экзотической свободы, ветер с юга увлекли за собой поэта, и он шагал по миру, покоряя страны и континенты. Именно этот герой объявил всему миру что он – поэт, видимо испугавшись, что его молчаливый дом останется незамеченным:

Он повесил вывеску поэта
Над дверьми в мой молчаливый дом.

Эпитет «молчаливый» подчеркивает задумчивость и поиск истины Гумилева - современника. Известность позволяет Гумилеву свободно путешествовать и не беспокоиться о собственном имени. Теперь он может быть тем, кем всегда хотел.

Третья «душа» - душа героя, путешественника, «стрелка», пускающего «стрелы» из «колчана» (сборник стихов, выпущенный в декабре 1915 года). Метафора «избранник свободы» подчеркивает его моральную силу, исключительность и способность быть свободным. Именно он способен вызывать восторг, преклонение, он - истинное воплощение силы, доблести и мужества настоящих героев. Гумилев не верит, что тот, кому «так звонко пели воды и завидовали облака», смог променять высшую ценность жизни – свободу на кровавые битвы войны. Но он – герой, а герой может не принять «священный долгожданный бой» с врагами. Ему не страшны «муки голода и жажды, сон тревожный, бесконечный путь», и за свое бесстрашие он удостоен награды. Пройдя долгим путем скитания по миру, поисков истинного я, поэт обрел душевную мощь и силу для погружения в самого себя. Ему открывается не только мудрость своей прошлой жизни, но и пророческие способности. Его упрямство направлено на создание «храма, восстающего во мгле». Он печется о славе отца - Бога как на небесах – и на земле. Эти строки звучат как молитва:

Я возревновал о славе Отчей
Как на небесах, и на земле.

В его сердце живет страстное желание борьбы за новую веру, «Новый Иерусалим на полях родной страны». Удивительно, что автор так называет власть большевиков. Это скорее апокалипсис – страшный суд, который однажды обрушится с небес. Мир исчезнет, а небо озарит «млечный путь» из ослепительных планет, вспыхнувших садом на небе. И хотя Гумилев отрекся от образа «колдовского ребенка», и от «Бога и Царя», фактически он не менее велик, чем прошлые его ипостаси (хотя и не признает этого). Его сегодняшнее величие выстрадано, оно прошло через муки всего жизненного пути. Млечный путь – сад планет – встречается и в другом стихотворении этого сборника. В «Заблудившемся трамвае» мысль Гумилева вырывается в вечность, в астральное пространство «зоологического сада планет», в инобытие.

В стихотворении «Память» лирический герой (новый Николай Гумилёв) будто взмывает до неба, откуда ему открывается истина: путник, скрывающий лицо – монах, инок, странник, и тут дар провидца позволяет поэту увидеть в страннике все прошлое, что вобрала в себя история человечества прошлое веры, что делает его сродни Иоану Богослову, предсказывающему в апокалипсисе конец света. Только он (Гумилев) видит иной финал: собственную смерть. Прочитав стихотворение, чувствуешь трагедию души, страх поэта потерять самого себя или потеряться во времени и быть стертым из памяти человечества, не оставить следа на земле. Поэтому как заклинание звучит мечта об умении сбрасывать кожу подобно змее, но змея останется змеей в любом обличье, а душа Гумилева тоскует от предчувствия скорой гибели. Но в стихотворении звучит тема возрождения души, надежда на воскрешение, которая передается через кольцевую композицию стихотворения. Сравнение человека со змеей, как в начале, так и в конце стихотворения позволяет понять, что, достигнув совершенства, человеку становится незачем жить и никто не спасет душу от смерти, т.к. вместе с физической смертью наступает и смерть души, которая дорога ему здесь и сейчас.